Прежде чем понять могущество, которое носим в себе, и уже открытые тайны, нужно сначала сделать так, чтобы все поверхностное – ожидания, страхи, видимости и мнимости – сгорело дотла. Лишь тогда наступит то умиротворение, которым был сейчас объят лес: ветер чуть шумел в кронах деревьев, сквозь пелену туч проникал свет луны, слышались шорохи – это вышли на ночную охоту звери, исполняющие цикл рождения и смерти Матери и никем никогда не порицаемые за то, что следуют своим инстинктам, своей природе.
Я разожгла костер.
Ни ей, ни мне не хотелось говорить. Мы просто неотрывно смотрели, как пляшет пламя, смотрели, казалось, целую вечность, и знали, что в этот миг сотни женщин в разных уголках мира стоят у своих очагов – и не важно, если это никакой не очаг, а наисовременнейшая система отопления. Это – символ.
Понадобилось усилие, чтобы выйти из транса, который пока еще не успел сказать мне ничего особенного, не позволил увидеть богов, ауры, призраков. Он просто осенил меня благодатью, в которой я так нуждалась. Я вновь сосредоточилась на происходящем в эту минуту, на юной женщине рядом, на ритуале, ожидавшем свершения.
– Как твоя ученица?
– Трудно с ней. Но если бы было легко, я не смогла бы научиться тому, что требуется мне.
– Какие же дарования она развивает?
– Разговаривает с существами из параллельного мира.
– Подобно тому, как ты разговариваешь с Айя-Софией?
– Нет. Ты же знаешь, что Айя-София – это Мать, обнаружившая во мне свое присутствие. А Андреа разговаривает с невидимыми существами.
Я уже поняла, но хотела все же удостовериться. Афина была сегодня молчаливей, чем обычно. Я поднялась, открыла сумку, достала оттуда пучок специально отобранных трав, бросила его в тлеющий костер.
– Дерево заговорило, – сказала Афина как о чем-то само собой разумеющемся: и это было хорошо – значит, чудеса стали неотъемлемой частью ее жизни.
– И что же оно говорит?
– Сейчас ни о чем… Просто шумит.
Спустя минуту она уловила песню, звучащую в костре.
– Какая прелесть!
Передо мной была девочка – не жена и не мать.
– Стой так! Не старайся сосредоточиться или следовать за мной или понять мои слова. Расслабься, почувствуй, что тебе хорошо. Иногда нам больше и нечего ждать от жизни.
Опустившись на колени, сунула в огонь ветку, очертила ею круг, оставив маленький зазор, чтобы Афина могла войти. Теперь я слышала ту же музыку, что и она, и танцевала вокруг нее, славя соитие мужского огня и земли, раскинувшейся, чтобы принять его, – соитие, которое очищало все и обращало в энергию, скрытую внутри этих веток, стволов, людей и незримых существ. Танцевала, пока слышна была песня огня, и движениями рук оберегала ту, которая с улыбкой стояла в центре круга.
Когда пламя угасло, я взяла немного пепла и посыпала им голову Афины, а затем затерла черту, замыкавшую кольцо.
– Спасибо, – сказала она. – Я почувствовала себя любимой, защищенной, дорогой для кого-то.
– Не забывай об этом, когда будет трудно.
– Трудно не будет – ведь я обрела свою стезю. Думаю, у меня есть предназначение. Это так?
– Так. Оно есть у каждого из нас. Она вдруг утратила свою уверенность.
– Ты не ответила насчет того, будет ли трудно…
– Это – неразумный вопрос. Помни, как только что сказала: «Я – любима, защищена, дорога кому-то».
– Постараюсь помнить.
В глазах у нее стояли слезы. Афина поняла мой ответ.
Самира Р. Халиль, домохозяйка
– Мой внук! Он-то здесь при чем?! Неужто вернулись времена средневековья и продолжается охота на ведьм?!
Я подбежала к нему. У мальчика был разбит нос, но моего отчаянья он вовсе не разделял и тотчас оттолкнул меня:
– Я дал им сдачи!
Я никогда не носила ребенка в своем чреве, но понимаю его душу: это одна из многих драк, которые предстоят ему в жизни, и потому его подбитые глаза не переставали светиться гордостью:
– Мальчишки в школе обозвали маму сатанисткой!
Следом появилась Шерин: она увидела окровавленного сына и хотела немедленно идти в школу, устроить директору скандал. Я обняла ее и удержала. Дала ей выплакаться, излить в слезах всю горечь обиды и разочарования. С этой минуты мне оставалось только молчать, не облекая свою любовь в никчемные и пустые слова.
Когда она немного успокоилась, я как можно осторожнее предложила ей перебраться к нам – мы с отцом об всем позаботимся: прочитав в газете о вчиненном ей иске, он уже успел переговорить с несколькими адвокатами. Мы из кожи вон вылезем, но разрешим ситуацию, не обращая внимания на реплики соседей, иронические взгляды знакомых и фальшивое сочувствие друзей.
Для меня ничего на свете нет важнее счастья моей дочери, хотя я никогда не могла понять, почему она всегда выбирает такие трудные пути, такие нехоженые тропы. Но матери и не надо понимать: ее дело – любить и оберегать.
И гордиться. Зная, что мы можем дать ей едва ли не все, она так рано ушла на поиски независимости. На этом пути она спотыкалась и падала, но считала делом чести в одиночку справляться со всем, что выпадало на ее долю. Сознавая, как это рискованно, она все же разыскала свою биологическую мать, и это лишь крепче привязало нас друг к другу. Я понимала, конечно, что все мои советы и увещевания – защитить диплом, выйти замуж, принимать как должное и не жалуясь все трудности совместной жизни, не пытаться выйти за рамки того, что разрешает общество, – она пропускает мимо ушей.
И что же в итоге?
Мысленно сопровождая дочь во всех перипетиях ее судьбы, я сама стала лучше. Разумеется, я не понимаю, кто такая эта Богиня-Мать, как не понимаю и безумного стремления Шерин всегда окружать себя какими-то странными людьми и не довольствоваться тем, что достигнуто тяжкими трудами.
Однако в глубине души я очень бы хотела быть такой, как она, хотя, пожалуй, мечтать об этом уже немного поздно.
…Я собиралась было встать и что-нибудь приготовить, но она не разрешила:
– Хочу посидеть вот так, прильнув к тебе. Больше мне ничего не нужно. Виорель, пойди в гостиную, включи телевизор – мне надо поговорить с бабушкой.
Мальчик повиновался.
– Я, наверно, причинила тебе много страданий…
– Вовсе нет. Скорей наоборот: ты и твой сын – источник радости, вы – смысл нашей жизни, свет очей…
– Но я все делала не так…
– И хорошо! Сейчас могу признаться: в иные минуты я тебя просто ненавидела. И горько раскаивалась, что не послушала доброго совета и не усыновила другого ребенка. И спрашивала себя: «Но как же мать может ненавидеть свое дитя?» Принимала транквилизаторы, ходила играть с подругами в бридж, остервенело занималась шоппингом – все ради того, чтобы как-то компенсировать любовь, которую я тебе давала и, как мне казалось, не получала от тебя.
А несколько месяцев назад, когда ты в очередной раз решила бросить работу и денежную, и престижную, я просто впала в отчаянье. Пошла в соседнюю церковь, хотела дать обет, помолиться Пречистой Деве, чтобы ты вернулась к действительности, изменила свою жизнь, использовала возможности, которые так бездумно расточаешь и проматываешь… Я готова была ради этого на все.
Я долго смотрела на образ Приснодевы с младенцем. И потом сказала так: «Ты ведь – тоже мать, знаешь, что происходит. Требуй от меня чего угодно, но только спаси мою дочь, потому что мне кажется – она неуклонно движется к гибели».
Руки Шерин, обнимавшие меня, напряглись. Она снова заплакала, но – по-другому, не так, как раньше. Я изо всех сил старалась овладеть собой.
– И знаешь ли, что я почувствовала в этот миг? Что Она отвечает мне. «Послушай-ка, Самира, – сказала Она, – мне тоже приходилось думать так. Долгие годы я страдала, потому что мой сын не слушал меня. Я беспокоилась за него, я считала, что он не умеет выбирать себе друзей, что не уважает законов, обычаев, веру, старших». Надо ли продолжать?