– Может быть, кто-нибудь хочет высказаться? – го­лос ее был слаб и подрагивал, а лицо она по-прежнему закрывала руками.

– Я хочу.

Это была Андреа.

– Только сначала возьми моего сына, скажи ему, что со мной все в порядке… Мне надо побыть так…

Виорель и в самом деле выглядел напуганным. Андреа посадила его к себе на колени, стала успока­ивать.

– Так что ты хотела сказать?

– Ничего. Я передумала.

– Это ребенок заставил тебя передумать. Продол­жай.

Афина медленно отняла руки от лица, подняла голо­ву, лицо ее было неузнаваемо.

– Не стану.

– Как хочешь. А ты, – она показала на старого ак­тера, – завтра же сходи к врачу. То, что ты всю ночь не можешь заснуть и поминутно бегаешь в туалет, – это серьезно. У тебя – рак простаты.

Тот побледнел.

– А ты, – теперь она обращалась к режиссеру, – определись со своей ориентацией. Не бойся. Признайся самому себе, что тебя влечет к мужчинам.

– Что ты такое…

– Не перебивай. Я говорю это не из-за Афины. Я имею в виду всего лишь твою сексуальность. Ты лю­бишь мужчин, и ничего плохого я в этом не вижу.

Как это понимать – «не из-за Афины»?! Она и есть Афина!

– А ты, – она повернулась ко мне, – подойди сюда. Ближе! Стань на колени.

Боясь рассердить Андреа, стесняясь всех остальных, я все же повиновался.

– Опусти голову. Дай мне пощупать твой затылок. Я чувствовал только, как ее пальцы чуть сдавили мне голову – и ничего, кроме этого. Прошло не мень­ше минуты, прежде чем она приказала мне подняться и отойти на место.

– Тебе больше никогда не понадобятся снотворные. Отныне ты позабудешь, что такое бессонница.

Я взглянул на Андреа, ожидая, что она подаст ка­кую-нибудь реплику, но она была ошарашена не мень­ше, чем я.

Подняла руку молоденькая актриса:

– Можно мне?.. Но я хочу знать, к кому обраща­юсь.

– Зови меня Айя-София.

– Я хочу спросить…

Да, по возрасту она была самой юной в труппе. Сму­щенно обвела всех присутствующих взглядом, но ре­жиссер кивнул, позволяя продолжить.

– Хочу спросить, хорошо ли сейчас моей матери?

– Она – рядом с тобой. Она сделала так, что вчера, выходя из дому, ты забыла кошелек. Вернулась, но обна­ружила, что не можешь войти – ключ остался внутри.

Ты потеряла целый час, разыскивая слесаря, хотя у тебя была назначена важная встреча с человеком, который смог бы устроить тебя на хорошую работу. Но если бы все получилось, как ты рассчитывала, через полгода ты погибла бы в автокатастрофе. Забытый кошелек изме­нил твою жизнь.

Девушка заплакала.

– Кто еще хочет спросить? Режиссер вскинул руку:

– Он любит меня?

Значит, это правда?! История с забытым кошельком вызвала у всех вихрь эмоций.

– Это – неправильный вопрос. Вам нужно знать дру­гое – способны ли вы дать любовь, которая нужна ему. А что выйдет – не важно. Чувствовать в себе способность любить – этого уже достаточно. Если не он, то будет кто-нибудь другой. Потому что вы открыли источник, отва­лили камень, и ударившая струя затопит ваш мир. Не ста­райтесь держаться в отдалении, чтобы видеть, как будут развиваться события, и не пытайтесь загодя убедиться, что сделанный вами шаг будет верен. Что дадите, то и по­лучите – хоть иногда совсем не оттуда, откуда ждете.

Эти слова относились и ко мне тоже. Афина – или кто это теперь был? – повернулась к Андреа.

– Ты!

Я почувствовал, как кровь застыла у меня в жилах.

– Приготовься к тому, чтобы потерять вселенную, которую сотворила.

– Что такое «вселенная»?

– Это – то, что ты считаешь уже существующим. Ты сковала свой мир, но знаешь, что его нужно освободить. А я знаю – ты понимаешь, о чем я говорю, хоть и предпочла бы никогда не слышать это.

– Да, понимаю.

Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина устроила этот спектакль ради меня?

– На этом – все, – произнесла она. – Принесите мне ребенка.

Виорель, напуганный преображением матери, упи­рался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.

Афина – или Айя-София, или Шерин, не важно, как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут до этого – мой.

– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел здесь, сы­нок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само. Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни. Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ни­чего бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но сегодня решила заговорить.

Мальчик обнял ее.

– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним на­едине.

И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына. Возвращаясь на такси домой, я попытался было загово­рить с Андреа, но она попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что проис­ходило у нас на глазах.

И я затих. Мою душу одновременно переполняла печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от сомни­тельного удовольствия признаваться женщине, кото­рую я сильно люблю, в том, что влюблен и в другую.

Так что в этом случае я предпочел замолчать. Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в театр, сварила кофе… Записка была весь­ма романтично украшена сердечком и отпечатком густо накрашенных губ.

Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена «отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бо­роться. А моя жизнь станет сущим кошмаром.

Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил, что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, ве­щество белковой природы, которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать биопсию, но, судя по клинической картине, есть высо­кая вероятность злокачественной опухоли.

– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если со­бытия пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при которой шансов на полное вы­здоровление – 99 из 100.

Дейдра О'Нил, она же Эдда

Какая там еще Айя-София! Это была прежняя Афина, но Афина, прикоснувшаяся к самой глуби той реки, что течет через душу, то есть установившая связь с Матерью.

Она заглянула в другую реальность, увидела, что там происходит, – только и всего. Мать молоденькой актрисы умерла и находится там, где времени не суще­ствует, а потому способна отклонить вектор события. А мы, живые, ограничены познанием настоящего. Меж­ду прочим, это не так уж мало: распознать тлеющую бо­лезнь, пока она еще не успела развиться, прикоснуться к нервным центрам, высвободить энергию – все это нам по плечу.

Разумеется, многие погибли на кострах, многих жда­ло изгнание, многие спрятали и угасили искру Великой Матери в своей душе. Я никогда не побуждала Афину вступать в контакт с Могуществом. Она сама решилась на это, ибо Мать подавала ей знаки – то являясь в виде света, когда Афина танцевала, то превращаясь в буквы, когда она изучала каллиграфию, показывалась то в пла­мени свечи, то в глубине зеркала. Не знала моя ученица, как уживаться с Нею, – но лишь до тех пор, пока один ее поступок не вызвал к жизни всю эту череду проис­шествий.

Афина, всем и всегда твердившая о необходимости быть другими, ничем, по сути дела, не отличалась от остальных смертных. Она двигалась по жизни в своем ритме, со своей, так сказать, «крейсерской скоростью». Была любопытней, чем другие? Возможно. Умела пре­одолевать свои житейские трудности тем, что не согла­шалась считать себя жертвой? Несомненно. Испытывала необходимость разделить с другими – будь то служащие банка или актеры – приобретенные познания? Вот на этот вопрос нельзя ответить однозначно: иногда – ис­пытывала, а иногда я старалась побудить ее к этому, ибо человек не предназначен для одиночества и, взглянув на себя чужими глазами, лучше постигает свою суть.