«Теперь – мышцы бедер…»

Мы все – хоть и проделывали это упражнение сот­ни раз – повиновались беспрекословно, словно перед нами была богиня, высшее существо, знающее больше, чем мы все вместе взятые. Каждому хотелось узнать, что последует за… «…теперь расслабьте лицевые муску­лы, сделайте глубокий вдох» и т. п.

Неужели она всерьез считала, что учит нас чему-то новому? Мы-то ждали чего-то вроде лекции или се­минара-беседы! Я должна сдерживаться, вернемся в прошлое, расслабимся – и вновь погрузимся в тиши­ну, окончательно сбившую всех нас с толку. Обсуждая потом все это с коллегами, я выяснила: у всех тогда возникло ощущение, что занятие окончено, пора под­няться, оглядеться – однако никто не сделал этого. Мы продолжали лежать, словно бы в состоянии какой-то насильственной медитации, и тянулась она еще пятна­дцать нескончаемых минут.

Потом вновь раздался ее голос:

– У вас было время усомниться во мне. Один или двое выказали нетерпение. Но теперь я попрошу вас только об одном: на счет «три!» поднимитесь – и стань­те иными.

Я не сказала: пусть каждый станет другим челове­ком, или животным, или домом. Старайтесь не делать того, чему научились на театральных курсах, – я не прошу вас быть актерами и проявить свои дарования. Я приказываю вам перестать быть человеческими су­ществами и превратиться во что-то неведомое.

Мы лежали на полу с закрытыми глазами, так что не могли знать, кто как реагирует на эти слова. На этом и строила Афина свой расчет.

– Сейчас я произнесу некие слова, а вы попытае­тесь найти зрительный образ, который будет ассоции­роваться с ними. Помните – вы отравлены расхожи­ми мнениями, и если я скажу «судьба», вы приметесь, должно быть, представлять свою жизнь в будущем. Скажу «красный» – займетесь психоаналитическим толкованием. Я не этого хочу. Нужно, чтобы вы стали другими.

Она даже не могла как следует объяснить, что ей требовалось. Никто не возражал, но, я уверена: потому лишь, что никому не хотелось выглядеть невоспитанным. Но больше ее никогда не пригласят. Да еще и меня упрекнут в наивности – зачем надо было ее разыски­вать и приводить?!

– Итак, первое слово: «священный».

Чтоб не помереть с тоски, я решила подчиниться правилам этой игры и представила мать, любовника, будущих детей, блестящую карьеру.

– Сделайте движение, соответствующее этому слову.

Я скрестила руки на груди, словно обнимая всех ми­лых моему сердцу. Потом уже узнала, что большинство широко раскинули руки, а одна девушка – даже и ноги, словно собралась отдаться невидимому партнеру.

– Расслабьтесь. Забудьте обо всем. Держите глаза закрытыми. Я никого не осуждаю, но по вашим жестам вижу, что вы пытаетесь придать понятию «священный» некую форму. Я не этого просила – я хотела, чтобы вы не пытались определить слово так, как оно бытует в этом мире. Откройте свои каналы, пусть через них уйдет интоксикация действительности. Отрешитесь от всего конкретного, и лишь тогда войдете в тот мир, куда я веду вас.

Последние слова прозвучали с такой непререкаемой властностью, что я почувствовала, как меняется в зале энергия. Голос принадлежал человеку, знающему, куда он нас хочет привести. Это был голос не лектора, а Учи­теля.

– Земля!

Внезапно я поняла, о чем она. Мое воображение теперь уже было ни при чем – я сама стала землей.

– Сделайте движение, которое обозначало бы землю. Я не шевельнулась, превратившись в настил сцены.

– Прекрасно, – сказала Афина. – Все остались не­подвижны. И все впервые испытали одно и то же чув­ство: вместо того чтобы описывать какое-либо понятие, вы сами превратились в него.

Снова на долгие пять минут – так мне показалось – повисла тишина. Мы слегка растерялись, ибо неспособ­ны были понять – то ли наша наставница не знает, как продолжить, то ли не подозревает, как интенсивно мы работаем на репетициях.

– Сейчас я произнесу третье слово. Пауза.

– Центр.

Я почувствовала, как вся моя жизненная энергия устремилась куда-то в область пупка, где словно бы возникло желтоватое свечение. Мне стало страшно от этого: если бы кто-нибудь дотронулся до меня, я бы умерла.

– Обозначьте движением! – выкрикнула она резко.

И я, бессознательно защищаясь, прижала руки к жи­воту.

– Прекрасно. Можете сесть.

Я открыла глаза и различила высоко над головой да­лекие погасшие огни софитов. Потерла ладонями лицо, поднялась, заметив удивление своих товарищей.

– Так это и была лекция? – спросил режиссер.

– Можно назвать лекцией, если вам это нравится.

– Спасибо, что пришли. А теперь – простите, нам пора начинать репетицию.

– Но я еще не закончила.

– Как-нибудь в следующий раз.

Такая реакция режиссера всех несколько смутила. Отогнав первоначальные сомнения, я подумала, что нам вроде бы понравилось занятие Афины. Мы такого раньше не видали – это не то что изображать предме­ты или людей, представлять свечу или яблоко, сидеть в кругу, взявшись за руки, притворяясь, что исполняешь священный ритуал. Это был какой-то абсурд, и просто нам хотелось знать, как далеко он может зайти.

Афина – лицо ее было совершенно бесстрастно – наклонилась за своей сумкой. В этот миг из партера до­несся чей-то возглас:

– Изумительно!

Это оказался Хирон, пришедший вместе с Афиной. Режиссер побаивался журналиста – у него были об­ширные связи в различных изданиях и приятели среди театральных критиков.

– Вы перестали быть личностями и превратились в носителей голой идеи! Очень жаль, что у вас – репети­ция, но ты не горюй, Афина, мы найдем другую группу, и я все же узнаю, чем кончается твоя лекция. Это я беру на себя.

Я еще помнила свет, скользивший по моему телу и потом замерший на пупке. Кто же все-таки эта женщи­на? Интересно, испытывали ли мои коллеги те же ощу­щения, что и я?

– Минуточку, – сказал режиссер, оглядывая удив­ленные лица своих актеров. – Может, мы все же сдви­нем немного репетицию и…

– Не надо. Я должен немедленно ехать в редакцию и писать про эту женщину. Вы делайте то же, что и всегда, а вот я нашел потрясающий сюжет.

Если Афину и занимало, чем кончится этот спор, то виду она не показала. Спустилась со сцены, подошла к Хирону. Когда они покинули зал, мы все обступили ре­жиссера, спрашивая, зачем же он так вел себя?

– При всем моем уважении к Афине, должен ска­зать, что наш разговор о сексе – помните, тогда, в ре­сторане? – был куда интересней, чем все эти глупо­сти, которыми мы тут занимались. Помните, она вдруг надолго замолчала? Она просто не знала, как продол­жить!

– А у меня были очень странные ощущения, – ска­зал один из актеров постарше. – Когда она произнесла слово «центр», мне показалось, будто вся моя жизнен­ная сила сосредоточилась в пупке. Никогда раньше по­добного не испытывал.

– Ты… уверен? – спросила актриса, и по тому, как она это спросила, было ясно: те же ощущения посетили и ее.

– Эта женщина похожа на ведьму, – сказал режис­сер, обрывая разговор. – Ну, давайте работать.

Мы начали с растяжек, разогрева, медитации – все, как предписывает учебник. Затем пошли этюды, а затем приступили к читке новой пьесы. Постепенно присутствие Афины стало тускнеть и блекнуть, и все стало таким, как всегда, – театром, ритуалом, создан­ным тысячелетия назад, где мы привычно притворя­лись другими.

Но это было всего лишь представлением. Другой была Афина, и я твердо решила, что непременно уви­жусь с нею снова. Не последнюю роль в этом сыграли слова режиссера.

Хирон Райан, журналист

Сам того не замечая, я со­вершал те же самые действия, которые Афина предлага­ла актерам, то есть выполнял все ее требования – с той лишь разницей, что глаза не закрывал и следил за проис­ходящим на сцене. В тот миг, когда она произнесла: «Обо­значьте движение!», я положил руки на живот и, к своему несказанному удивлению, увидел, что все, включая режис­сера, сделали то же самое. Что бы это могло значить?