Но комната была пуста. А теперь в ней воцарилось молчание.

Серые пристальные глаза неотрывно смотрели на меня, но я выдержала характер и не отвела взгляд. Наверно, сработал древний инстинкт. Способ показать, что я не боюсь и принимаю брошенный вызов. Вот только от белизны этой комнаты, от безмолвия, нару­шаемого лишь гулом машин за окном, все вдруг стало казаться мне каким-то ирреальным. Сколько ж мы еще будем сидеть вот так, не произнося ни слова?

Я принялась перебирать свои мысли. Зачем я при­шла сюда? Найти материал для своей пьесы? Или что­бы обрести знание, мудрость… могущество? Я не могла определить, что привело меня к этой…

К кому – «этой»? К этой ведьме?

Ожили мои отроческие мечтания – кому из нас в юные годы не хотелось бы встретиться с настоящей колдуньей, овладеть искусством магии, внушать ува­жение и робость подругам? Кто не чувствовал обиды за многовековое угнетение женщины и не мечтал с по­мощью чар обрести утраченную личность? Почему же, несмотря на то, что у меня этот этап давно миновал, что я – независима, поступаю как заблагорассудится и за­нимаюсь любимым делом в такой области, как театр, где столь остро проявляется соперничество, я все ни­как не успокоюсь и вечно нуждаюсь в удовлетворении своего… любопытства?!

Мы с ней, наверно, сверстницы… Или я старше? А есть ли у нее возлюбленный?

Афина сделала движение в мою сторону. Теперь мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Я вдруг испугалась – а вдруг она лесбиянка?

Я не отводила от нее глаз, но помнила, где находит­ся дверь, и могла выйти в любую минуту. Никто не вы­нуждал меня приходить сюда, встречаться с этой посторонней женщиной, сидеть здесь, попусту теряя время, не произнося ни слова и ни на йоту не приближаясь к познанию. Чего она хочет?

Может быть, эта тишина… Я ощущала, как напряг­лись мои мышцы. Я чувствовала свое одиночество и беспомощность. Мне отчаянно хотелось нарушить молчание или каким-нибудь иным образом сделать так, чтобы мозг перестал твердить мне о постоянной угрозе, исходящей отовсюду разом. Как могла она узнать, кто я такая? Мы – то, что сообщаем о себе!

Но разве она не расспрашивала меня о моей жизни? Ведь она осведомилась, есть ли у меня возлюбленный, не так ли? Я пыталась было побольше рассказать ей о пьесе, но не смогла. А все эти истории о ее цыганском происхождении, о путешествии в Трансильванию, стра­ну вампиров?

Мысли продолжали вихрем нестись в голове – сколько мне будет стоить эта консультация? Почему я не узнала цену заранее? А вдруг так много, что я не смогу заплатить? И что тогда? Она зачарует меня – и в конце концов уничтожит?

Мной овладело желание встать, поблагодарить и ска­зать, что я пришла сюда не затем, чтобы сидеть и мол­чать. Когда приходишь к психиатру – рассказываешь о себе. Когда приходишь в церковь – читаешь молитвы. Когда отыскиваешь магию – приходишь к наставнику, который объяснит тебе, как устроен мир, и покажет ритуальные действия. Но молчание? И почему оно до такой степени тревожит меня?

Вопросы следовали один за другим – я не в силах была оборвать эту цепь. Не могла перестать отыскивать причину, по которой мы сидим здесь вдвоем, не произ­нося ни слова. И вдруг, по прошествии пяти или десяти минут, казавшихся бесконечными, она улыбнулась.

Я ответила улыбкой, и владевшее мной напряжение ослабело.

– Постарайтесь быть другой. Больше ничего не надо.

– Не надо? Сидеть в молчании – значит быть дру­гой? Уверена, что в эту минуту в Лондоне тысячи людей испытывают безумное желание перемолвиться словом хоть с кем-нибудь, а вы мне говорите, что молчание из­менит меня?

– Сейчас, когда вы говорите и тем самым переустра­иваете Вселенную, вы в конце концов убедите себя, что вы – правы, а я – нет. Но ведь вы же сами видели: пре­бывать в молчании – это нечто совсем иное.

– Это неприятно. И ничему не учит.

Она, казалось, не обратила на мои слова никакого внимания.

– В каком театре вы работаете?

Наконец-то моя жизнь вызвала у нее интерес! Я вновь обретала статус нормального человека, имею­щего профессию и все прочее! Я пригласила ее на свой спектакль, ибо видела единственную возможность ото­мстить в том, чтобы продемонстрировать умение, кото­рого лишена Афина. А вынужденное молчание остави­ло во рту горький привкус унижения.

Она спросила, может ли взять с собой сына. И я ска­зала – нет, это пьеса для взрослых.

– Что ж, тогда оставлю его с бабушкой… Давно я не бывала в театре.

Она ничего не взяла с меня за консультацию. Я рас­сказала другим участникам постановки о своей встре­че, и всем ужасно захотелось взглянуть на это загадоч­ное существо, которое при первом знакомстве просит только посидеть молча.

В назначенный день Афина появилась в театре. По­сле спектакля пришла ко мне в уборную поздоровать­ся, но не сказала, понравилось ей или нет. Мои коллеги пригласили ее в бар, и там она вдруг сама начала гово­рить о том, что при первой нашей встрече оставлено было без ответа:

– Никто – и даже сама Великая Мать – никогда не желал бы, чтобы в качестве прославления божества практиковался чистый секс: обязательно должна при­сутствовать любовь. Вы сказали, что встречали людей такого типа? Будьте осторожны…

Мои друзья ничего не поняли, но тема им понрави­лась, и они буквально засыпали Афину вопросами. Но я насторожилась, слыша, как она отвечает: создавалось впечатление, будто у нее самой – не слишком богатый опыт по этой части. Она говорила про обольщение, описывала ритуалы праздников плодородия, а завер­шила свой рассказ греческим мифом – без сомнения, потому, что при первой нашей встрече я упомянула о древнегреческих корнях театра. Не иначе как всю неде­лю готовилась блеснуть своими познаниями.

– После тысячелетий мужского владычества мы возвращаемся к культу Великой Матери. Греки звали ее Геей, и в соответствии с мифом Она родилась из хаоса, царившего во Вселенной. Вместе с ней на свет появился бог любви Эрос, а потом Она родила Небо и Море.

– От кого? – осведомился кто-то.

– Ни от кого. Есть в биологии понятие, именуе­мое «партеногенез», то есть способность производить потомство без участия мужской особи. Существует и мистическое понятие, к которому мы больше привык­ли, – непорочное зачатие.

От Геи произошли все прочие боги и богини, кото­рые позже заселили Олимп, и в том числе – наш милый Дионис, ваш кумир. Но по мере появления городов-государств культ Геи вытеснялся культами Аполлона, Ареса, Зевса – каждый из этих богов прекрасно разби­рался в своем деле, однако ни один из них не был на­делен тем очарованием, которое присуще было Матери всего сущего.

Вслед за тем Афина принялась расспрашивать нас о нашей работе. Режиссер спросил, не хочет ли она про­честь нам несколько лекций.

– О чем?

– Обо всем, что знаете сами.

– Честно говоря, все свои сведения об истоках теа­тра я почерпнула из книг, прочитанных за эту неделю. Знания надо приобретать по мере надобности – так го­ворила мне Эдда.

Моя догадка подтвердилась!

– Но зато я могу поделиться с вами другим – тем, чему научила меня жизнь.

Все согласились. Никто не спросил, кто такая Эдда.

Дейдра О'Нил, она же Эдда

Я не раз говорила Афине: не стоит ей проводить здесь все время для того лишь, чтобы отвечать на дурацкие вопросы. Если уж какая-то группа людей решила принять ее в качестве учителя, почему бы не использовать этот шанс, чтобы действи­тельно стать учителем?

– Делай то же, что всегда делала я.

Постарайся обрести душевное равновесие в те ми­нуты, когда ты чувствуешь себя самой ничтожной из людей. Не верь, что это плохо: пусть Мать вселится в твою плоть и в твою душу, откройся ей через танец, или через безмолвие, или через самые обыденные, рутинные дела и поступки – приготовь, например, ужин, отведи сына в школу, приберись в доме. Все это – поклонение Матери, если только сумеешь сконцентрироваться на присутствии в настоящем моменте.